Время и место моего рождения. Ласка и баловство бабушки. Новые бедствия отца. Ранение глаза. Странный случай с коровой. Пожар в селе Кушалине.

ГЛАВА ВТОРАЯ 

 Трудно было отцу моему содержать и кормить свою семью, которая все прибывала. Сначала родилась одна дочь, потом другая, третья, сыновей же пока не было ни одного, а родителям моим крайне хотелось иметь сына, и вот последовало мое рождение.  Родился я в 1834 году, 20 мая, ночью на 21 мая, в селе Кушалине Тверского уезда. Родители мои были очень обрадованы появлению моему на свет Божий и нарекли мне имя Иустин, а крестным отцом был приглашен местный священник отец Иоанн Судаков. Родился я хилым, слабым и капризным. Меня все баловали и ухаживали за мной, преимущественно же бабка Федосья Яковлевна, так как мать моя, Марья Матвеевна, постоянно была при занятиях по хозяйству, а весною и летом, до осени, с раннего утра до поздней ночи находилась в поле при работах. 

 Помню, бабка мне рассказывала, как я, будучи двух с половиной-трех лет, в одну из пятниц (день постный) начал просить у нее блинов (ячменных, других не пекли) часов в шесть или семь вечера. «Бабушка, дай мне блинков!» -- «Дитятко, Устинушка, сегодня пятница, -- говорила бабушка, -- грех блины есть...» -- «Дай, хочу блинов!» -- «Какие теперь блины, Устинушка? Блины пекут утром, а теперь скоро ночь...» Этот разговор происходил на улице, и я, получив отказ, лег на землю и начал реветь, приговаривая: «Бабушка, хочу блинов!» Рядом с нами жил священник и мой крестный отец И.Ф. Судаков. Услышав мой плач, он подошел к бабке и спросил ее: «Федосья Яковлевна! Что у тебя крестник-то мой так плачет?» -- «Да вот, батюшка отец Иван, блинов просит, -- отвечала бабка, -- а какие теперь блины? Печь топилась рано утром, да сегодня и пятница.» -- «Ну что же делать! Испеки ему как-нибудь -- ведь не поймет!» -- сказал отец Иоанн. Бабка замесила что-то в большой железной ложке-поварёшке, которою всегда наливала щи и похлёбку (слово «суп» нам было неизвестно), поставила ложку в печь, в горн (порск) подержала месиво в печке, вынула, дала мне, я поел и успокоился -- очень довольный.

 Так проходила труженическая жизнь моих родителей, а среди таковой жизни случались и несчастья. Однажды, во время сенокоса отец уколол глаз сухой травинкой, отчего у него появилось на глазу бельмо, и столь сильное, что отец несколько недель принужден был сидеть в темной комнате. Для лечения глаза употреблялось настолько сильное лекарство, что с отцом случались обмороки; по этой причине он перестал пользоваться лекарством, а в глазу навсегда осталось маленькое бельмо. Затем последовали новые несчастья на нашу семью. Но прежде приключилось странное происшествие. 

 Кто-то приехал к отцу на телеге, поставил лошадь у ворот, со стороны дороги, и к самым воротам, посреди-не, бросил сено для лошади; подворотни же положено не было. Лошадь стала есть сено, часть которого попала и под ворота; на дворе в это время находилась корова, увидав клочки сена, она подошла к воротам, начала лизать языком и доставать сено из-под ворот и так далеко высунула язык, что лошадь вместе с сеном откусила ей весь язык. (Так корова и пропала, лишившись языка.) Отец мой, увидев это, со слезами пришел в избу и сказал: «Не к добру, мать (так звал он жену), не к добру это, будет нам какое-нибудь большое горе!»

 Действительно, на другой день, а именно 19 июля 1838 года, накануне храмового праздника святого пророка Божия Илии, случился пожар в селе Кушалине. Одна бобылка, жившая на краю села, затопила утром печь в своей избе, а сама ушла к колодцу за водою. Изба была черная, то есть печь не имела трубы, а в потолке было большое отверстие, через которое проходил дым во время топки; над устьем печи, на подставках, положено было несколько сучьев и тонких полешек для просушки. Около колодца бобылка встретила других баб, пошел разговор за разговором... 

 Когда бобылка вошла с водою в свою избу, загорелись уже дрова, положенные над печью. Увидев это, солдат Бежецкого уланского полка, который проходил из Бежецка в Тверь и ночевал в селе, хотел выбить оконную раму и войти в избу, но бобылка закричала: «Не бей, не бей рамы! Рама-то новая. Обойди кругом!» Пока солдат обегал избу кругом, подставки у дров подгорели и все дрова упали на шесток. Искры и огонь устремились вверх, в отверстие, попали на крышу, крыша была соломенная, и моментально загорелась. Стояла жара, подул сильный ветер, и, вот, сразу вспыхнуло несколько домов. Время было рабочее — страдное, и весь народ из села уже ушел или уехал в поле, в домах оставались только старые да малые. Огненное облако накрыло село. О спасении имущества нечего было и думать.

 Сгорела старинная деревянная церковь во имя святого пророка Божия Илии. Крыша на ней была из досок -- не пиленых, а колотых из целых бревен. Обгорел иконостас в старинной каменной церкви во имя Смоленской иконы Божией Матери Одигитрии, построенной в 1593 году Симеоном Бекбулатовичем, сосланным Борисом Годуновым в Кушалино в заточение. Колокола с колокольни все упали; малые растопились, и медь ушла в землю. Большой колокол в сто два пуда хотя упал, но остался цел. Благодаря усердию пономаря Арсения Васильевича Николаевского и еще нескольких жителей местные иконы из иконостаса были вынесены и спасены, хотя не все. Всего, за весьма короткое время, часа за два, сгорело более ста дворов из ста пятидесяти, не считая холостых, то есть нежилых, построек. Уцелело от пожара не более сорока дворов за рекою Кушалкой, и то благодаря старанию солдат Уманского полка. Солдаты пиками и другими орудиями раскидали мост через Кушалку и тем прекратили огонь.

 Трудно описать то бедствие, которое претерпели в то время жители села. Все они готовились встретить Ильин день, варили пиво, мыли избы, покупали угощение. И вот пришлось все это и все имущество бросать кой-куда. Боже мой, какой хаос представляли собой село, речка Кушалка и вся окружная местность! Тут валялось разное платье, около которого плакали дети; здесь в реке бочонки и кадки с пивом, которое текло по реке, разнообразный скарб домашний; далее горят сараи, гумна, бани, видны вывезенные телеги с сломанными осями и наваленные разным хламом. И среди этого всего бегают люди, как безумные, а некоторые бросаются в реку, чтобы остынуть от охватившего их жара.

 Мне было тогда четыре года, и не знаю, как очутился я на берегу речки; передо мною в решете были житные блины, и, сидя на каком-то платье, я смотрел и плакал. Невдалеке от меня, впереди, горел хлебный амбар; по правую сторону изгороди расставлены были святые иконы, вынесенные из церквей, а по левую горел ряд домов и затем деревянная церковь во имя святого пророка Божия Илии. Очень хорошо помню, как пламя разных цветов (красного, зеленого), вероятно, от красок, которыми были окрашены главы церковные, поднимался высоко-высоко; мне стало и страшно, и грустно, и я плакал, а около меня никого не было из домашних; они спасали что могли. 

 К крайнему прискорбию, отца моего в это время не было дома. Рано утром он повез на своей лошади священника в село Славново за 14 верст. Возвращаясь назад, они встретили одного крестьянина, который, остановив отца, сказал: «Поезжай скорей домой, Михаил Иванович! У тебя большое, большое горе. Дом твой со всею стройкой дотла сгорел, да, говорят, и хозяйка твоя тоже сгорела!» Выслушав такое известие печальное, отец мой погнал лошадь и не помнит, как доехал до села. Дом отца стоял в центре села, близ церкви, и отцу приходилось ехать до дома более полуверсты. Въехав в село, он пришел в ужас.

 На месте домов видны были в некоторых местах полуразвалившиеся печи, в других -- догорающие бревна, в третьих -- один горящий пепел, раздуваемый ветром; дорога по улице завалена горящими головнями; изредка встречался отцу народ, бродивший около бывших своих домов; женщины плакали. Не без труда доехал отец до бывшего своего дома, и тут, вместо дома, увидел развалившуюся печь, догорающие бревна и около них бродившую без сознания, в одной рубашке, мать мою Марию Матвеевну.                Увидев ее, отец закричал: «Мать! Ты жива? Ну слава Богу, слава Богу!» Начал креститься и заплакал, произнося всё: «Слава Богу, слава Богу! А ведь мне на дороге сказали, что ты, мать, сгорела. Ну слава Богу, жива, жива!» Вот когда настало действительно безвыходное положение отца с семейством из семи человек. Он лишился своего дома, благоустроенного еще дедом моим по матери, со всеми постройками: гумном, сараем, амбаром и прочим, и почти всего своего имущества, так как не находился дома, как сказано выше. О страховании дома и имущества тогда и понятия не имели. Не без слез вспоминаю об этом и теперь, при писании этих строк!

 Наступала ночь, и нужно было искать пристанища. Отец пошел в уцелевшую часть села и стал просить у крестьян угла для себя с семейством. Прихожане очень любили отца, и вот один крестьянин, Алексей Васильевич Говядинка, имевший две избы, а в середине их светелку, уступил ее нам для жительства. Не упомню, как мы в ней размещались, но было еще лето, и, вероятно, все спали в разных местах.                       Вставши утром, я прежде всего смотрел на место сгоревшего дома, на пепелище, откуда несколько дней курился дым от догоравших головней, и говорил матери: «Маменька, маменька! Из нашего дома-то все время дым идет». А она отвечала: «Молись, дитятко, чтобы Господь Бог послал нам избу!» И вот я встану на коленки и начну молиться: «Пошли нам, Господи, избу! Создай нам, Господи, избу!» Наступил праздник святого пророка Божия Илии (20 июля /2 августа), а служить было негде. Церковный причт поставил на кольях вынесенные из церкви иконы и отслужил часы и молебен пророку Божию Илии. Многие плакали.

 Не находя никакого способа к выходу из поистине тяжелого положения, отец мой начал разъезжать по деревням прихода и просить у зажиточных прихожан дать ему, сколько могут, взаймы денег. При этом отец плакал, объясняя свое безвыходное положение и кланялся земно. В деревне Веднове нашлись двое крестьян -- Иван Спиридонов и Терентий Васильев, которые сжалились над отцом и дали ему сколько-то денег взаймы. За такое одолжение эти люди стали постоянными гостями у отца, во все праздники приходили они, пили и ели, как дома. Конечно, деньги им отец уплачивал по частям.

 Бабка моя по отцу, жившая у сына-чиновника в городе Кашине, приехала к отцу, привезла столько-то денег и кое-что из платья, а затем отправилась в село Застолбье, где дед был священником, к помещикам Застолбенского прихода господам Трубниковым с просьбой оказать помощь ее сыну. Трубниковы, помня службу деда и уважая бабку как женщину умную, пожертвовали ей для отца свою баню. Баню эту отец перевозил в Кушалино за десять верст уже на месте нарубил он несколько венцов вверх, и составилась изба. До пожара наш дом находился в центре села, близ церкви, как бывший дом священнический и старинный, а после пожара отцу отвели место для стройки около поля, на самом краю села, где не было никакого строения. Отец и вся семья очень грустили об этом, так как по целым дням мы иногда и людей-то рядом не видывали.

 В свою избу мы перешли около праздника Покрова Пресвятой Богородицы (1/14 октября). Перед самым концом стройки с отцом произошел курьезный и неприятный случай. Когда крыли крышу на избе, отец, осмотрев работу, начал слезать сверху по лестнице, довольно высокой и крутой; на верхней ступеньке лестницы он не заметил большого плотничьего, очень острого, топора. Только отец ступил на последнюю ступеньку, как топор этот сорвался с верхней ступеньки и упал прямо на мягкую часть седалища отца с такой силой, что чуть не отрубил ягодицу. Кровь фонтаном хлынула из раны; отец упал и был приведен в дом почти без чувств. Его уложили в постель, обвязали рану. Выздоравливал отец довольно долго...