“Завет”, как часто у Ходасевича, стихотворение вроде бы очень простое и какое-то старомодно-классическое, но стоит глянуть внимательнее — там и с ритмом оказывается все не так просто, и образность необычная, и глагольные рифмы обманчиво-просты. *** Киссин (Муни) — близкий друг Ходасевича; в 1916 году, находясь на войсковой санитарной службе, он застрелился в Минске. Приведенное стихотворение — почти прямое отражение блоковского “Авиатора”, опубликованного в те же годы (но, кажется, чуть раньше) — примерно тот же трагизм (немного менее явный), тот же Я4 с рифмовкой АбАб, но короче и с более тесным переплетением культурных ассоциаций, главным образом — в срединных двух строфах — критско-микенских, связанных с трагической историей Икара (то есть у Муни самолет эксплицитно не падает, но что с Икаром-то произошло мы знаем). *** Тиняков, из богатых орловских крестьян, поразил современников, которые вроде бы должны были уже попривыкнуть, эротизмом, бесстыдством и всякой аморалкой; действительно, приведенное стихотворение для русской поэзии, в медианном разрезе целомудренной, довольно отъявленное — хотя если вдуматься, ничего даже отдаленно порнографического в нем нет, а последнюю строку можно воспринять как своеобразный отзвук морализма. *** Стишок Зоргенфрея, где взгляд лирического героя поднимается из-под земли, начинается тем же словом “страшно”, что стишок Садовского. *** Кондратьев учился в гимназии у Анненского, воспринял от него любовь к античности (в версии Кондратьева довольно поверхностную); в приведенном стихотворении есть явный перифраз пушкинской (ну, горациевской) фразы, очень узнаваемый и от этого слегка комичный. *** В Якутию-то ссылали многих, но, кажется, не многие использовали этот экзотизм для создания художественных миров — а вот у Чулкова он прямо в полный рост. Несмотря на очень прохладное отношение к советской реальности, умер Чулков хотя и в 1939 году, но своей смертью. *** “Его серьезность вызывает иногда даже улыбку”, — писал про Бородаевского Гумилев. Приведенное стихотворение до такой степени построено по канонам Дмитрия Александровича Пригова, что становится не по себе; знал ли Пригов про такого предшественника? Даже вот это “ударюсь когтем я и гневный вопль подъемлю”, где происходит неловкий переход из будущего в настоящее время, не говоря уж про концовку. *** Модест Гофман учился на историко-филологическом факультете в Петербурге и вторую книгу стихов, “Гимны и оды”, составил в основном из подражаний античным размерам; приведенное стихотворение — это примерно так называемая третья архилохова строфа.

1368. Владислав Ходасевич. Завет [1912]