Зачем вообще снимать и смотреть кино про проклятый 2020-й сейчас? Сознательно ли режиссёр «Реинкарнации» и «Солнцестояния» смешивает жанры, и почему «Эддингтон» всё равно можно называть вестерном? Снимает ли Астер универсальную историю или же создает актуальное высказывание исключительно об Америке? Почему фильм так сильно заряжен политически и насколько важен для его понимания социальный контекст?

Примерно такой круг тем мы пытаемся охватить в новом выпуске, подробно обсуждая сложносочинённую жанровую природу «Эддингтона» и то, как этот фильм отражает разные формы человеческого безумия. Но главным вопросом всё равно остается один: неужели всё это всерьез, или же это просто режиссёрский сарказм и какая-то безумная насмешка?

Этот очень личный и при этом близкий всякому зрителю с открытым сердцем фильм не столько о травме, сколько о ее переживании получил награду за сценарий на «Сандэнсе» и был показан в программе «Двухнедельник режиссеров» в Каннах. Круглая дебютантка Виктор показала себя одновременно как тонкий драматург, талантливый режиссер и крайне обаятельная актриса. Кажется, американское инди-кино породило еще одного неординарного и многообещающего автора.

В кинотексте фильма — одновременно литературном и кинематографическом — много нюансов и находок, которые мы приметили и поспешили поделиться с вами. А еще ответили на некоторые животрепещущие вопросы, которые, возможно, остались у вас после просмотра. Зачем Виктор насыщает кадр всеми этими культурными отсылками? Может ли действительно хороший сэндвич спасти о-о-о-чень плохой день? Как проза жизни уравновешивает поэзию травмы? Как Лукас Хеджес прокладывает мостик к Кеннету Лонергану и традициям американского инди? И последнее — что же случилось с бедной мышкой?

Что делает сюжет «Материалистки» особенным и отличным от канонов ромкома? А ромком ли это вообще? Как и зачем Сон использует параллельную драматическую линию? Удаётся ли ей соединить и примирить тональности двух разных жанров и избежать схематичности? В чём прошлое, настоящее и будущее ромкомов? Почему мы больше не хотим их смотреть и как развитие либидинальной экономики влияет на наше представление о романтической любви?

Всё это и многое другое мы обсудили в нашем юбилейном 10-м выпуске, которым закрываем первый сезон нашего подкаста. В ожидании возвращения подписывайтесь на наш канал в Telegram, который живет своей жизнью и поможет вам скрасить часы отчаянного ожидания новых выпусков.

Как Блихфельдт критикует культ красоты? Как именно в фильме работают авторская ирония и откровенный режиссёрский сарказм? Какие архетипы можно распознать в сказке о Золушке, и почему ученица Юнга видела в ней историю внутреннего взросления женщины? Наконец, в чём отличие боди-хоррора от бьюти-хоррора?

Такие совсем не сказочные вопросы мы и ставим перед собой в этом выпуске, попутно обращаясь к барочным натюрмортам и эстетике безобразного, отыскивая фаллические символы и поминая лихом старину Проппа. Всё для того, чтобы понять, а зачем вообще переснимать сказки сегодня?

В новом восьмом выпуске мы поговорили о многочисленных нюансах сценария, психологической проработанности персонажей, пресловутом кризисе мужественности, социальных ролях героев, важности этики и вторичности эстетики для Бакстона, неочевидных религиозных и экзистенциалистских мотивах сюжета и, конечно же, о Хайдеггере и старине Кьеркегоре.

«Сёрфер» — очередной эффектный треш категории B или религиозное переосмысление токсичной маскулинности? С какой целью фильм пытается оседлать австралийскую Новую волну? Зачем Финнеган критикует современное общество, и помогают или мешают ему рамки жанра? И наконец, как эта кинопритча о ловушке Мужского Братства и Доме на Холме встраивается во вселенную безумия великого и ужасного Николаса Кейджа?

Примерно по таким темам мы и дрейфуем в этом выпуске, то пускаясь по неожиданным подводным течениям, то снова выбираясь на поверхность. Бонусом рассказываем краткую историю сёрфинга в кино и наблюдаем за австралийской фауной. Но главное — ставим вопрос ребром: Сёрфер — Силач или Слабак?

На первый взгляд, «На этой земле» — странная история об искусственных крыльях в декорациях русской деревни XVIII века. Но о чем фильм на самом деле? Это социальный комментарий или, наоборот, попытка сбежать от действительности? Почему речь персонажей не разобрать, а историческое время у Джало условно? И есть ли вообще у этого черно-белого мира личное измерение?

Ответы на эти вопросы мы ищем, чтобы понять — получилось ли у Джало оригинальное авторское высказывание или же фильм так и остался спорным набором расхожих клише. А заодно обсуждаем, почему документальное в кадре перемешано с художественным, какие отсылки имел(а) и не имел(а) в виду автор(ка), и причем тут Андрей Тарковский, Алексей Герман и Роберт Эггерс.

Коэновская ироническая одиссея страданий вышла в повторный прокат 10-го апреля и её ещё можно (и нужно) застать на больших экранах.

«Разделение» сохранило фирменную загадочную атмосферу, продолжив исследовать темы человеческой дуальности, сопротивления, подчинения, переживания утрат и других состояний, на которые люди часто обрекают самих себя.

Но от первого сезона продолжение отличается примерно всем — так что в выпуске мы подробно обсуждаем визуальный язык и жанровую природу сериала, сравниваем, как изменились герои, ищем отсылки и критикуем драматургию, пытаясь разобраться, что на этот раз получилось, а что нет. В общем, старательно формулируем свои претензии ко второму сезону и ищем за что его похвалить. Всё ради ответа на главный вопрос: действительно ли «Разделение» свернуло куда-то не туда?

Почему «Анора», а не «Бруталист»? Какого чёрта на «Оскаре» забыла «Эмилия Перес»? Какие фильмы могли, но не получили номинацию? Файнс всё-таки Рэйф или Ральф? А Брэйди Корбе или Корбет? Этими и ещё многими другими вопросами мы задаемся вместе с нашими гостями — кинокритиками Егором Москвитиным, Алисой Таёжной, Тимуром Алиевым, Антоном Фомочкиным и Максимом Ершовым.