В беседе зоолог Николай Марфенин вспоминает о быте ведомственного дома на набережной Горького и дачной жизни большой семьи, современном подходе к обучению дошкольников и занятиях в Московском детском речном пароходстве. От дополнительных занятий пришлось отказаться после поступления в физико-математическую школу, образовательная нагрузка в которой включала в себя не только профильные дисциплины, но и широкий спектор социальных и гуманитарных наук. Ученый размышляет о пользе детской свободы и большой нагрузке, а также объясняет, зачем класть в чай черную икру.Беседа подготовлена и опубликована при поддержке БФСО «Дар» в рамках программы документирования истории образования в России.

Четвертая беседа с Сергеем Макашиным посвящена его работе 1930-х годов. Макашин вспоминает как сугубо академическое «Литературное наследство» стало полем битвы между рапповскими идеями и высоким литературоведением, представители которого были вскоре репрессированы вместе со своими оппонентами. И как одна из идей Ильи Зильберштейна едва не погубила его собственное детище. Печальным анекдотом звучит спор Сталина и Ворошилова о будущем «Литературного наследства». Каждый том ЛН в рассказах Макашина связан с именами людей, его создававших. Они проходят через редакцию в начале 1930-х годов, чтобы вскоре исчезнуть: князь Святополк-Мирский, правнук декабриста Шаховской, литературоведы Гуковский и Шиллер, священник Дурылин. Макашин рассказывает, как Дмитрий Мирский приехал в Россию по приглашению Горького и через несколько лет погиб в лагерях, а князь Шаховской, передавший в редакцию знаменитые философические письма Чаадаева, скоро был расстрелян. Рядом с ними советские деятели Федор Раскольников, Михаил Кольцов и рапповец Леопольд Авербах, также погибшие в годы террора. Удивительным образом всех этих людей связывает интерес к литературе, к творчеству Гёте и его веймарским материалам.

Во второй беседе педагог Арий Ротницкий рассказывает о том, как в 1907 году организовал экскурсию для тульских детей в имение Льва Толстого. Это было крайне сложное предприятие, учитывая особенность «контингента» и «логистику»: около пятисот разновозрастных детей нужно было перевезти на специально нанятом поезде в погожий день. А уже в самом имении, когда Толстой пошел купаться с детьми в речке Воронке, лишь по случайности удалось избежать несчастных случаев.Ротницкий рассказывает, как посещал Толстого в более спокойной обстановке через несколько дней после экскурсии, дает любопытное описание смутного напряжения, царящего среди домочадцев Ясной Поляны. А так же вспоминает посещение Ясной Поляны уже в революционные годы, и это описание упадка и растерянности также весьма ценно.Беседа подготовлена и опубликована при поддержке БФСО «Дар» в рамках программы документирования истории образования в России.

Виктор Дувакин не случайно в первой же фразе называет Ария Ротницкого большой поживой. Это человек, за свою почти столетнюю жизнь видевший очень многое и очень многих. Еще в 1907 году он устраивал поездку тульских школьников в имение к Льву Толстому, а потом и сам был удостоен встречи с писателем. В советское время Ротницкий занимался организаторской деятельностью в рамках Литфонда, поэтому знал едва ли не всех советских писателей.В первой беседе Арий Ротницкий рассказывает о своих корнях, о том, как отец преодолел ограничения, связанные с чертой оседлости, и как сам с юных лет начал работать с детьми-сиротами в сиропитательном отделении при Тульской земской больнице.Беседа подготовлена и опубликована при поддержке БФСО «Дар» в рамках программы документирования истории образования в России.

В третьей беседе Сергей Макашин рассказывает о первых годах серии «Литературное наследство», о времени, когда старые большевики стояли во главе советского литературоведения и дискутировали о методах народников  накануне эпохи Большого террора. Салтыков-Щедрин с его горькой иронией очередной раз стал актуален в эпоху первых пятилеток. Макашин занялся изданием наследия писателя и через эту работу познакомился с легендарной революционеркой Верой Фигнер, уже опальным к тому времени Григорием Зиновьевым, литературным критиком Ивановым-Разумником, историком-марксистом Милицей Нечкиной и редакторкой с партийным прозвищем «Зверь». Макашин вспоминает разговоры о щедринской драматургии с Немировичем-Данченко и поясняет, почему, по мнению Михаила Булгакова, невозможно было создать советскую сатиру.В публикации использованы материалы издания: «В служении одному делу…»: «Литературное наследство» в воспоминаниях и переписке И. С. Зильберштейна и С. А. Макашина / сост.: А. Ю. Галушкин, М. А. Фролов. М.: ИМЛИ РАН. 2022.

Во второй беседе Сергей Макашин рассказывает об этнологическом факультете МГУ 1920-х и своей работе в редакции только созданной Большой советской энциклопедии. Он вспоминает о том, как был устроен рабочий процесс в Энциклопедии: об утренних визитах к Анатолию Луначарскому, прогулках с Вячеславом Полонским и встречах с Борисом Пастернаком и Львом Троцким, о заседаниях редколлегии и вечеринках для сотрудников, которые устраивал организатор и главный редактор Отто Шмидт. В конце 1920-х годов в редакции работали революционеры-каторжане царского времени и выдающиеся ученые старой школы. Все участники этого примечательного во всех смыслах коллектива принимали живое участие в жизни молодого сотрудника. Завершает беседу история ареста Макашина в 1931 году по делу меньшевиков. Макашин рассказывает подробности обвинений этого громкого процесса, быт Бутырской и Лефортовской тюрем. После этого ареста дальнейшая работа Макашина в Энциклопедии стала невозможна.Беседа подготовлена и опубликована при поддержке БФСО «Дар» в рамках программы документирования истории образования в России.

Первая беседа с Сергеем Макашиным начинается с рассказа о провале экзамена по музыке, который обозначил  начало профессиональных занятий литературой —  дела жизни рассказчика. Встреча с Валерием Брюсовым и поступление в созданный им ИФЛИ стали удачей в жизни молодого музыканта с непролетарским происхождением. В беседе чередуются истории о лекциях известных профессоров, полночных диспутах в стенах института, воспоминания о сокурсниках, будущих советских поэтах, репрессированных через десятилетие и атмосфере литературной, поэтической Москвы первой половины 1920-х годов. Литературный институт, в котором Макашин продолжил обучение после смерти Брюсова, в рассказе явно выигрывает у Московского университета по уровню свободы и качеству образования. Любопытны зарисовки быта студентов, которые обязаны были контролировать «лишенных социального доверия» профессоров и следили за случайными заработками друг друга в попытках соблюсти классовую справедливость.Беседа подготовлена и опубликована при поддержке БФСО «Дар» в рамках программы документирования истории образования в России.

В четвертой и заключительной беседе Иван Гронский затрагивает целый ряд важнейших тем российской и международной культурной политики и политики в целом. Во-первых, говорит о внутренней борьбе внутри коллектива газеты «Известия» после внезапной смерти ее главного редактора Ивана Скворцова-Степанова. Во-вторых, подробно рассказывает о преподавателях и студентах Института красной профессуры. В-третьих, рассказывает, как принимал участие во внутрипартийном противостоянии Льву Троцкому и Николаю Бухарину. В-четвертых, свидетельствует о том, что Иосиф Сталин в 1934 году не видел необходимости в продолжении репрессий, но вернулся к ним с новой силой и это возвращение Иван Гронский объясняет тяжелым психическим расстройством. Наконец, в заключение беседы Гронский перечисляет множество деятелей советской и мировой культуры, с которыми был близко знаком и, в частности, рассказывает, как ездил с Федором Шаляпиным в баню.

Грациозность Макса, эгоизм одаренных людей и Александр Грин, спущенный с лестницы. Во второй беседе Мария Волошина вспоминает о гостях их с мужем коктебельского дома: объясняет, почему не ладила с Мариной Цветаевой, и рассказывает, кого из знакомых Макс Волошин ценил особенно высоко. Часть разговора посвящена непростым отношениям Волошина с матерью и его экстравагантному поведению — на публике и в быту, уважению к концертным роялям и нежеланию обладать даже самыми мелкими «лишними» деньгами. При беседе присутствует давняя знакомая Волошиных Татьяна Шанько.

Как и предыдущие, эта беседа с видным советским партийным деятелем Иваном Гронским полна подробностей о самых разных выдающихся людях 1920–1930-х годов — политиках, писателях, поэтах и актерах. Большая часть разговора посвящена тому, как происходило зарождение концепции социалистического реализма. Гронский, заручившись обещанием Дувакина не публиковать эту пленку, рассказывает о неофициальных обсуждениях, происходивших в особняке Максима Горького. «В середине примерно вечера меня тормошит кто-то за плечо. Оборачиваюсь — Сталин. Стоит с бутылкой коньяку и со стаканом. „Давайте выпьем!“ Берет он Кирпотина и Субоцкого — секретарей Оргкомитета, мне наливает полный стакан коньяку, а им чуть-чуть, вот столечко, четверть стакана. Ну, там он тост маленький сказал, в двух-трех словах…», — вспоминает Гронский.Гронский говорит и о том, как, будучи представителем партии, работал с советской интеллигенцией, обсуждал со Сталиным возвращение Ивана Бунина из эмиграции, морально поддерживал Бориса Пастернака…В конце беседы Гронский вспоминает о встречах с Сергеем Есениным и Айседорой Дункан, а также рассказывает о том, как предложил неожиданную теорию возникновения европейского Возрождения из Грузии.