Во второй беседе Наталья Шмелькова подробно рассказывает, как возник ее интерес к живописи и как стихийно расширялся круг знакомств в художественной среде. Она описывает случайную встречу с художником Эдуардом Зюзиным и уроки рисунка у него, знакомство с Василием Ситниковым и общение с ним до эмиграции художника, вспоминает дружбу со Львом Рыжовым, поэтом, художником и иконописцем, который настоял на крещении Шмельковой перед поездкой в Караганду, а крестным отцом рассказчицы стал художник Евгений Кропивницкий. Шмелькова рассказывает о квартирных выставках и интересе КГБ к художникам и поэтам, показывает и комментирует альбом фотографий Владимира Сычёва с «Бульдозерной выставки» и выставки в Измайлово. Беседу завершает поразительная история о побеге Льва Рыжова из психиатрической больницы.

В первой беседе искусствовед Марина Свидерская подробно рассказывает о польской ветви своей семьи. Из пяти братьев один был революционером и соратником Ленина, быстро разжалованным и успевшим «вовремя» умереть своей смертью, другой — белым офицером, уехавшим из России, а дедушка Марины Ильиничны, будучи не только их братом, но еще и мужем репрессированной, жил, многие годы ожидая ареста. Марина Ильинична делится самыми ранними, еще довоенными воспоминаниями: о жизни в доме Наркомпрода в Хохловском переулке в Москве, о начале войны и первых бомбежках, об эвакуации в село Ангасяк в Башкирии, о жизни и смерти в годы войны. Рассказ о послевоенной Москве с ее площадями и трамваями, фильмами и школьными театральными постановками конца 40-х — начала 50-х годов включает и историю о «деле врачей», сломавшем ее папу, и историю о несправедливом лишении Марины — лучшей ученицы — золотой медали в выпускном классе.

В третьей беседе Светлана Завадовская рассказывает о том, как ее семья встретила и пережила Вторую мировую войну. Война застала Завадовских в Турции, где ее отец, Юрий Николаевич, был на дипломатической службе. Пережив бомбардировку в Средиземном море, Завадовские вернулись во Францию на ферму Сен-Жан, принадлежащую дедушке и бабушке Сасс-Тиссовским. Светлана Юрьевна вспоминает сельскую жизнь, дом и игры с бабушкой и делится наблюдениями о жизни мелких буржуа. Относительно благополучная жизнь на ферме была прервана доносом и обыском. Спасаясь от гестапо, Завадовские и Сасс-Тиссовские ушли в горы и поселились в лесу в полуразрушенном доме, а Юрий Николаевич Завадовский присоединился к партизанам-макизарам. Светлана Юрьевна описывает встречу с американским офицером после высадки союзников, возвращение из леса в Сен-Рафаэль и дружбу семьи с перемещенными лицами.

Наталья Шмелькова — женщина удивительной судьбы и двух миров. С одной стороны, она родилась в семье академика, вслед за папой поступила на географический факультет, успешно начала карьеру геохимика, долгие годы работала в Московском университете и побывала в многочисленных экспедициях. С другой стороны, она мечтала стать актрисой, писала стихи и картины, ценила свои музыкальные и артистические способности, дружила с художниками, писателями и поэтами. Она написала блестящие воспоминания об Анатолии Звереве и Венедикте Ерофееве. Однако о своем творческом пути она расскажет в последующих беседах, а во время первой встречи Наталья Шмелькова вспоминает родителей, послевоенное детство, коммунальную квартиру в шехтелевском доме на Мясницкой, учебу в школе и университете и экспедиции по отдаленным уголкам страны.

Во второй беседе искусствовед Владимир Плужников продолжает рассказ о военном и послевоенном детстве. Воспоминаний так много, что память постоянно уводит его к новым и новым подробностям, не всегда имеющим непосредственное отношение к событиям биографии. Содержательно беседа сосредоточена вокруг 204-й московской школы, находившейся рядом с Марьиной Рощей. Соседство с тогда совсем не благополучным районом, жестокие выходки шпаны и бандитов накладывали отпечаток на поведение сверстников. Память рассказчика сохранила ценнейшие детали повседневности советского времени.

Основная тема записей Виктора Дувакина — это Владимир Маяковский и его окружение. Эта беседа с Василисой Георгиевной Шкловской-Корди не стала исключением. Василиса Георгиевна не только знала Маяковского, но и довольно близко общалась с Лилей Брик и даже некоторое время жила у Бриков в Водопьяном переулке. Шкловская-Корди делится наблюдениями об отношениях Маяковского с Лилей и Осипом Бриками, описывает характер Маяковского и размышляет о мировоззрении и социальном положении Лили Юрьевны. Кроме того, Василиса Георгиевна рассказывает о своей жизни, знакомстве и супружестве с Виктором Шкловским и вспоминает, с чего началась дружба Шкловского с футуристами.

В последней, шестой, беседе, Ольга Северцева рассказывает о том, как скульптор Сарра Лебедева в Коктебеле создавала ее скульптурный портрет. Как обычно, просто и буднично, Ольга Сергеевна рассказывает о необычных обстоятельствах появления этого бюста — от длительного процесса подготовки глины до экстравагантного решения Натальи Северцовой по освещению сарая, где Сарра Дмитриевна работала. Ольга Сергеевна также вспоминает о встречах с Лебедевой в Москве, о ее быте, о трогательной дружбе с другими скульпторами и художниками, о переписке Сарры Лебедевой и Натальи Северцовой, и в связи с этим снова — об особенностях жизни в их доме в Коктебеле, о духе творчества, сохранявшемся там до смерти Александра Габричевского и Натальи Северцовой.

Во второй беседе Светлана Завадовская, дочь востоковеда-арабиста Юрия Николаевича Завадовского, продолжает рассказ о семье Сасс-Тиссовских. Она зачитывает наброски маминых рассказов о родовом поместье Гринёвка, которое пришлось покинуть из-за угрозы расстрела деда, Василия Митрофановича Сасс-Тиссовского, бывшего министром сельского хозяйства в правительстве гетмана Скоропадского. Впоследствии Сасс-Тиссовские перебрались на юг Франции, где смогли возобновить занятия сельским хозяйством. Другая тема беседы — дипломатическая служба и лингвистические экспедиции отца в Ираке, Тунисе и на Мальте. Кроме того, Светлана Юрьевна вспоминает бабушек, описывает анахронизмы в их поведении и пересказывает прибаутки деда.

Симон Эльевич Шноль (1930—2021) был близким другом Николая Тимофеева-Ресовского. Несколько лет назад он подарил нам свои аудиозаписи, где так или иначе сохранился голос Тимофеева-Ресовского. В отличие от бесед с Виктором Дувакиным, многие эти записи сделаны почти случайно, в повседневной расслабленной обстановке, поэтому на них попали и откровенные «неподцензурные» рассказы, и шутки, и застольные разговоры. Некоторые темы всплывали и в беседах с Дувакиным, но в записях Шноля часто встречаются более живые и забавные подробности. К сожалению, качество этих записей часто оставляет желать лучшего, также на них попало значительное количество малозначительных застольных разговоров.Первая публикуемая нами запись из этого собрания — ценнейшие свидетельства человека, едва не погибшего в ГУЛАГе, причем записано оно еще в 1969 году. Тимофеев-Ресовский описывает те же события, о которых он рассказывал Дувакину во время первой встречи, но тогда магнитофон был выключен. Это история об этапировании в столыпинском вагоне в чудовищных условиях, о противостоянии уголовникам в лагере и о том, как он возвращался к жизни в больнице МВД. Запись была сделана во время застолья в доме А. М. Молчанова в Пущине 26 марта 1969 года.

В третьей беседе Алексей Сосна рассказывает о знакомстве с художником Анатолием Зверевым, которое произошло в необычной квартире коллекционера и художника Виктора Романова-Михайлова. Сосна вспоминает богемную тусовку и атмосферу, царившую у Романова-Михайлова на улице Рылеева, описывает, как хозяин противостоял расселению и держался до последнего, пока квартира не погрузилась в абсолютный хаос. В этой же квартире Анатолий Зверев написал портрет Алексея Сосны. Кроме того, Сосна рассказывает о таланте и точности работ Зверева, его положении среди других художников и отношении к политике и жизни в целом.